Дом-музей Павла Кузнецова

26 сообщений / 0 новое
Последнее сообщение

Сказали "Спасибо!"

Пока еще никто не сказал "Спасибо!"

 

Комментарии

Фото Василия Степанова из альбома 0 год в Доме Павла Кузнецова (2000)

Тогда только MAVICA появилась,снимала на 3,5 диск

Аяцков осматривает только что отреставрированный дом-музей

Совсем молодой Игорь Сорокин и Аяцков

 

Выставка под открытым небом

  

 

Павел Маскаев в отреставрированном доме Павла Кузнецова

Лев Горелик, Евгений Мещеряков, Андрей Щербаков и прочие

Торжественное открытие

"ПЕРВЫЙ ГОД-в доме Павла Кузнецова 17 ноября 2000" (Альбом Василия Степанова)

OLYMPUS DIGITAL CAMERA C2000Z

На вопрос пользователей фейсбука, что это за лодка? Саратовский художник Sergey Schurin написал: "А вы разве не знали? Её, с таким трудом извлеченную из Волги водолазами в 1999 году, уже же давно спи...ли на чермет и пропили (2003 или 2004 гг????) - народонаселение берегов Тайбалыка значительно деградировало за сто лет в моральном смысле..."

Sergey Schurin "Моя работа "Горный Грозный")) ! Позже я её переписал (неудачно, я считаю)."

будни музея

 

Видимо, из той же серии

фото Ольги Пегановой, архив Луизы Московской-Мураховской

Саратов Павла Кузнецова. Две трети мира: ДОМ и САД

ИСТОЧНИК: Тектоника плюс № 12. 2015
АВТОР: Игорь Сорокин


2012 г.

 

Сколько бы ни написал автобиографий Павел Варфоломеевич Кузнецов, все они начинаются одной фразой. Сколько бы ни составил «списков основных произведений» — будь они величиной в дюжину или несколько десятков — они все начинаются с одной работы. Фраза эта: «Родился в Саратове в семье садоводов». Работа: этюд «Дворик в Саратове» 1896 года.
Видимо, именно эти две вещи — дом (вернее, первый живописный этюд, «взятый» по большому счёту, по‑настоящему достоверный и потому очень дорогой памяти и сердцу) и сад — были очень важны для него и легли в фундамент творческой судьбы


Павел Кузнецов. 1910-е
 

Дом-музей художника Павла Варфоломеевича Кузнецова в Саратове есть характерный пример метафизики судьбы. Как сам художник, практически забытый в последние десятилетия долгой жизни, дом пережил пору забвения. Переданный в 1988 году Радищевскому музею, он — отселённый по причине аварийности — был полностью разорён и опустошён последними обитателями. Однако картины, хранившиеся в московской мастерской художника, к тому времени оказались, благодаря наследникам, во многих собраниях страны. Много путешествующий, живший творчеством, художник «остался» по смерти в полусотне музейных собраний. Мощные коллекции сформировались в Государственной Третьяковской галерее и Государственном Русском музее, но самое крупное в мире монографическое собрание его работ оказалось в родном городе — в Саратовском государственном художественном музее имени А. Н. Радищева (СГХМ). Следует признать, именно этот дар наследников (340 произведений П. В. Кузнецова и 110 произведений его жены Е. М. Бебутовой) заставил в середине 1970‑х серьёзно задуматься о превращении в музей родного дома художника в Глебучевом овраге. Первое десятилетие будущего музея пришлось на 1990‑е, и едва начатая реставрация (к 1993‑му была готова проектная документация, сделанная специалистами Средневолжского филиала института «Спецпроектреставрация») довольно быстро свернулась. Несколько лет полуразобранный дом — сруб без крыши-окон-дверей — буквально «висел в воздухе». Сдвинуть дело с мёртвой точки помог, как ни странно, сад. И — художественные действия на его территории.
От полной безысходности (шёл год 120‑летия со дня рождения мастера, но никаких сдвигов не намечалось) музейщиками был предпринят ряд неожиданных действий: посадка сада — на мусорке, череда выставок — на заборе. Сад-символ был посажен ранней весной, однодневные выставки по воскресеньям проходили с мая по октябрь 1998 года.
Идея высадить сад на месте колоссальной строительной свалки возле полуразрушенного дома пришла в ответ на желание лихих предпринимателей поставить на месте предполагаемого сада гаражи. Бороться за сад плодотворнее, чем отстаивать мусорку. Заборные выставки были наполнены символизмом не меньше, чем акция посадки сада: дом стоит в развалинах, но музей действует. На несколько часов делалась выверенная экспозиция, были афиши, пригласительные, публика, пресса, книга отзывов, открытие и закрытие — всё в один день. Начавшись как некая игра, выставки эти, по сути, превратились в народное движение.
Губернатор Д. Ф. Аяцков в ответ музейщикам сделал свой экстравагантный жест: выездное заседание правительства области в Глебовраге. Итог — нестандартное решение: поддержать федералов, исходя из того, что музей принесёт пользу-славу городу и миру. В зиму — под личным патронажем губернатора Саратовской области — работы на доме закрутились с невероятной скоростью. Несмотря на то, что запущенный механизм несколько раз давал сбои и замедлялся, всё получилось. В феврале 2001‑го состоялось музейное новоселье.
Сделанное нельзя назвать реставрацией — только восстановлением из новых материалов по реставрационным чертежам. Но большего в ту пору ожидать было невозможно. Музейная территория не только сохранилась, но и расширилась. Дом работает как открытая выставочная площадка и является плацдармом для экспериментов. Сад растёт.


Улица Октябрьская, дом 56. Начало 1980-х. Фото Л.Ф. Михайловского

 

«…В семье садоводов»
Дед художника по материнской линии садовод Илларион Михайлович Бабушкин жил спокойной природной жизнью с простым и удобным укладом, без особых «претензий». Подтверждением тому служит самая ранняя семейная фотография, на которой по‑крестьянски одетый, с обширною бородою и натруженными руками дед держит на руках маленького внука Павла, а рядом, за самоваром, бабушка Марина, старший из внуков Михаил и сын Василий с женой. Это скромный пикник на склоне Соколовой горы — вдали виднеется Волга с островами.
Не исключено, что фраза «родился в Саратове в семье садоводов» — не только дань уважительной памяти и любви к «человеку добрейшей души», благодаря которому все дети в семье научились жить в согласии с природой. И вовсе не попытка скрыть на всякий случай своё истинное происхождение — семья иконописца — в непонятное атеистическое время. Окружённый с младенчества заботами бабушки Марины и суровой лаской деда Иллариона, проведя первое время жизни в их доме, Павел вполне оправданно мог заключить, что родился именно в семье садоводов. Пусть и родился в доме у Привалова моста, который по семейному преданию был подарен молодым к свадьбе.


Садовод Илларион Михайлович Бабушкин с семьёй на склоне Соколовой горы, «в садах над Волгой». На руках младший внук Павел Кузнецов. Слева направо — жена («бабушка Марина»), старший внук Михаил Кузнецов, сын Василий Бабушкин с супругой. Фото начала 1880‑х. 
© Саратовский государственный художественный музей  имени А.Н.Радищева

 

Глебучев овраг. Местоположение дома
«Глебучев овраг через весь Саратов тянется: от Волги до вокзала, и живёт в овраге сплошная нищета. Розовые, голубые, синие домики друг на друга, как грибы поганые, лепятся на крутосклонах, того и гляди, верхний домишко на своего нижнего соседа загремит. В летнюю пору банная вода посредине оврага течёт, растет колючий репей, свиньи в тине лежат, ребята на свиньях верхом катаются. <…> Народишко бедный, домишки рваные, заборишки худые, — жили, как птицы… <…> Портные горбились на катках. Сапожники постукивали молоточками. Столяры визжали пилами. Кузнецы парились в душных кузницах. <…> Фонарей в овраге не было, и темень по ночам стояла непроглядная. В центре театры, библиотеки, музеи, гостиные дворы, гимназии, прогимназии, суды, казармы, храмы, электричество, водопровод, канализации, бесчисленные витрины магазинов, бриллианты, шёлк, бархат, ковры, картины — всё, чем щедро украшаются здания центральных улиц, роскошные комнаты богатых домов и квартир. А в Глебучевом овраге? Тьма — единственное слово, точно определяющее всю сущность его полузвериного существования», — пишет в своей повести с говорящим названием «Злая жизнь» поэт Пётр Орешин2.
Огромный этот овраг и до сих пор нечто промежуточное между природой со свободным стихийным произрастанием и упорядоченной чинностью городского строительства. Для маленького Павла это была граница двух миров — по одну сторону оврага дедовские сады, Соколовая гора, Займище и восходы солнца — всё это приятно вспоминать, слушая гуденье печки и наблюдая в оттаявшую лунку за морозным окном плавный склон горы. С другой стороны очень близко — именно город. Камень, сетки улиц, искусственные огни и закаты. Таково устройство пограничного мира: дом на пересечении границы-оврага и грани Привалова моста, связующей «горы» и «город». В самом же овраге перемешано всё: постройки с нерегулярностью закоулков, стихийная застройка с неопрятной природой и клокочущая человеческая масса со странным укладом, понятным только обитающим здесь, внутри — жителям этого Вавилона.
Сразу за оврагом — Вознесенская, Весёлая, Большая Горная, Соколовая — нагорная сторона («А Горная опоясывает Соколовую гору поперёк, как ремень на животе!»)3.
Рядом родное, нестрашное, сомасштабное детству: речка-ручей, уженье рыбы, кораблики с головастиками, тёплой тиной и солнечными бликами на сводах дамбы. С другой стороны — внезапное и неожиданное: глуби, походы в верховья или к Волге, приключения и самостоятельность. И редкий восторг стихии, когда люди на крышах и тазы — по морю. И всюду вековечный труд выживания: забойка, мост-дамба, полив огородов, полосканье и стирка. Вода: чистая и ледяная рядом с выходами бесчисленных ключей и родников, тёплая и мутная в стоячих заводях — родине лягушачьих концертов.


Вид из окна мастерской. Привалов мост через Глебучев овраг и Духосошественская церковь на склоне Соколовой горы. 1950‑е. Фото А. В. и В. В. Леонтьевых

 

Глебучев овраг: семейный уклад
Вся эта пограничность видна и в жизни дома. Свиньи, коровы, куры — почти деревенский уклад вокруг. Но при этом у Кузнецовых — цветы, букеты, сад, музыка в доме, ноты, пианино, скрипка, виолончель, вышиванье, творчество. Почти интеллигенция — только труд не вполне умственный. Иконописание на грани с творчеством, но — по канонам. Физический труд отца-богомаза: росписи и подновления в церквях. Полёты духа, сопряжённые с физподготовкой и мокрой «щекатуркой». Иконная лавка-мастерская. Не вполне магазин, но всё‑таки торговля. Шили себе сами. Но машинка «Зингер», ножная — дорогое удовольствие.
В доме главенствовал именно мещанский уклад — когда хлеб уже покупался, а пироги всё ещё пеклись в печи, когда проходивший мимо окон уличный перепляс под гармонику с матаней мешался с домашним музицированием, а хождение на рынок сочеталось со своим огородиком. Сами топили и чистили печи, сами таскали воду, сами прибирались в доме, обходясь без прислуги.
При этом — с некоторой «претензией». Не только герань на окне, но зимний сад с «экзотами». Не только сундуки, но и комоды с платяными шкафами, зеркала, часы с боем, ночные вазы, мраморный умывальник и прочие приметы удобной жизни. Косметика с духами на трюмо. Пользовались аптеками, а не снадобьями, консультировались у доктора. Подросшие дети курили дорогие папиросы, не махорку.
Но ни относительное богатство, ни бедность не были определяющими в семье. Даже в этом — балансирование и пограничность. Семья переживала и времена благополучия, о чём свидетельствует строительство дома, объявления в газетах о скупке золота, мебель красного дерева эпохи Александра I, фарфор (Гарднер, ИФЗ), и времена, когда стельки вырезались из живописных этюдов, не на что было добраться до Москвы, и приходилось «ради искусства бросить курить»4.
Детство городских окраин почти в самом центре, на границе, когда возможность погрузиться и вынырнуть практически одинакова!

 

Дом — центр мира
Дом Кузнецовых стоит над оврагом на самом углу первоначальной крепости XVII века — там, где заканчивается названная по давно уже упразднённому крепостному валу улица Валовая, и начинается, продолжая её, Кузнечная. Дом — будто наклонная ось, вокруг которой вращается весь мир. Ощущение движения при полной неподвижности. Обе улицы в этом месте будто сбиваются. Одна прерывается и виляет Приваловым мостом, другая заканчивается и тут же, ступив на дом ниже, начинается вновь. Дом на перекрёстке, но при этом смещён от угла. Дальний край крепости, поворот, завершение улицы и тут же, буквально от дверей парадного входа, начало другой, причём созвучной фамилии владельцев — Кузнечная.
Даже, войдя в калитку, тропка вверх такая, что, кажется, отталкиваешься — и от твоих шагов навстречу солнцу меняется скорость вращения земного шара.
Дом открытый, распахнутый, хлебосольный, приметный — на косогоре.


Октябрьская, 56. Вид со двора. Начало 1980‑х. Фото Л. Ф. Михайловского

 

Мастерская наверху, «на мансарде». Мансарда-обсерватория — территория свободы: жить, курить, мечтать, творить, созерцать.

Я никогда не был в том доме, где Павел Варфоломеевич Кузнецов провёл свои главные годы и начал становиться художником. Но я тысячи раз представлял себе, каким он мог быть — тогда.
Я увидел этот дом уже столетним, заваленным на спину, полузаброшенным и пропылённым. Входил в него осторожно, пытаясь увидеть не только выброшенную морем жизни склянку с памятными записками, но полноценную чашу и громокипящий кубок. Я разглядывал его на планах и схемах, высматривал — крупно увеличив — на старинных панорамных фотографиях, сделанных с горы. И хорошо запомнил чудо «чтения дома», явленное ульяновскими реставраторами (с того момента я свято поверил в опыт и профессионализм).
Я расспрашивал всех, кто когда‑то бывал внутри — родственников, знакомых, временных жильцов, просто прохожих, выросших неподалёку. Я пытался понять миропорядок места и устройство дома. Мысленно складывал его облик из других домов, привычек, запахов — тех, которые были в моих домах и в домах других старых саратовцев.


Варфоломей Фёдорович Кузнецов. (отец художника). Начало ХХ века
Евдокия Илларионовна Кузнецова. (мать художника). Начало ХХ века

 

Пока были живы мать и отец, бабушки и дедушки, которые ждали и радовались каждому свиданию с внуком, центр мира, безусловно, находился в Саратове, в большом поместительном доме на краю Глебучева оврага. Там были те запахи, впитанные с младенчества, которые не спутать ни с чем, которые снятся по ночам и объяснить их никак нельзя. Они впитались в стены, одежду и кожу родных людей. Они из красок, вина и скипидара, которыми пропах отец в иконописной мастерской. Они из бабушкиного горячего хлеба, испечённого в маленькой, но занимавшей полкухни, русской печи. Из маминых пирожков, прохладного белья, вышитого гладью, аптечных пузырьков. Из корзин, полных яблок, из варений в тазах, кадок с соленьями. Из квашни, укропа, кошачьих мет, волжской рыбы, мокрой земли, воды — из всего-всего, что не разъять никак. С каждым пронзительно-тусклым сосновым запахом гроба, вынесенным из дома, этот аромат мрачнел и менялся, пока не осталась лишь жалость и ком, подступающий близко — о прошедшем счастье огромного дома, полного солнечного тепла и света, о детстве. Именно об этом одно из последних писем Павла Кузнецова своему младшему брату, оставшемуся хранителем простывшего очага. Он знал, что огромная печка, на которой так тепло шептать и проваливаться в светлые сны, огромная печка, посвистывающая в маленькой комнатке-кухне с окошком во двор и окошком в сени, заменена теперь звенящим газовым котлом. Знал, что незачем держать полные вёдра воды с кружкой на крышке, поскольку вода вырывается теперь с шумом из крана. Знал, что Виктор впустил электричество в мамину келью — провёл себе лампочку, чтобы писать по ночам, никому не мешая. Знал, но понимал, что маленькие удобства только скрашивают старость его Виктора — уже старость его маленького восторженного брата. Знал, что вода всё также вкусна и сладка от первого глотка.


Чугунная скамья во дворе дома Кузнецовых. 1950‑е. Фото А. В. и В. В. Леонтьевых. © Саратовский областной музей краеведения

 

Пока Павел учился в Москве, он бывал в Саратове так часто, что трудно было ответить самому себе, где его дом. Там, в Саратове, где оставались нетронутыми его вещи? Или уже в Москве, в тех перевёрнутых углах, которые он занимал вместе с друзьями, кочуя с Малой Дмитровки на Грачёвку, и наоборот? Возвращаясь домой, он находил там чужие, но вместе с тем его и только его, охладевшие за время отсутствия, за время горячечной лихорадочной жизни в Москве, вещи. Застывшие и покрывшиеся пылью мазки нельзя уже было тронуть — они становились воспоминанием, щемящим прошлым. Вот портрет бабушки в чёрном платке. Его уже не переписать — ведь бабушки нет, она уплыла в лёгкой сосновой лодке на Воскресенское кладбище. Он уже знает, как надо бы написать её у окна, как сделать лицо живым и неповторимым, только её, полным добрых морщин, как поймать её ласковый и колючий взгляд, но некого усаживать у печки и этот портрет нельзя тронуть — он вместо фотографии, он свидетельство и почти реликвия. Пусть остаётся на память, как документ его слабых потуг начинающего живописца, пусть никогда не выйдет из дома, не попадётся чужому взгляду — ни на какие выставки. Так он уже давно перестал работать — прошлый век! Там, в Москве, его свежие краски, его незаполненные холсты. Он оставил их с сожалением и знает, что вернувшись, заполнит их уже по‑другому, другим. Он уже знает даже, что переменится сильно за лето — хорошо, что ещё не заполнил. Вернётся и сделает сильно, намного сильней! А сейчас он спрыгивает с подножки поезда под звоночки и переклички и задыхается вдруг знакомым зноем и пылью, взвившейся вихрем, щурится от солнца и неги утреннего тепла. Какое настоящее тепло, какое настоящее солнце! Он вспрыгивает на подножку трамвая и торопит-торопит. Всё такое маленькое после Москвы, всё так медленно движется. Он знает, что дом пропах пирогами к его приезду, что будет радостная суета очень долгого первого дня — ничего не успеть. Надо на Волгу, надо в музей, в Сечу за Маханным оврагом, где сады с чигирями, успеть написать все рассветы на Волге, все по‑новому узнанные места. Пётр ждёт его свежие краски и уже приготовил и снасти, и пару заветных мест. Где‑нибудь на Зелёном и в Займище. Он спрыгивает с трамвайной подножки и бежит почти вниз, по своей Полицейской, и видит уже, прижимаясь к левому борту улицы, краешек прочернелого корабля — из‑за красной стены углового дома. Вот уже зной припекает — так быстро меняется солнце. О этот полуденно-утренний запах вылитых на мостовую помоев — настоявшийся за ночь: мочи, мыла и яблочной кожуры. Свежий запах тлена и смоченной пыли.
Он не звонит у парадной, пробегает её, хоть знает, что дверь не заперта, ждёт его. Он врывается в калитку, видит пронзительный луч сквозь выросшие за весну сирени — напишу обязательно — и взлетает на горку, во двор, отталкивая земной шар большими шагами. Он уже дома!
Он всё ещё пахнет московскими красками, поездом, папиросами. Мама — мамой и огородом.


Виктор Кузнецов во дворе дома на фоне скульптуры Александра Матвеева «Сидящий мальчик (Амур)», привезённой из Кучук-Коя. Саратов. 1913. Фото П.В. Кузнецова.  © Саратовский государственный художественный музей имени А.Н. Радищева

 

«Дорогой Витя!
Я получил твое письмо, в котором ты пишешь относительно ввода нашего дома, я ясно себе представляю, что это нужно сделать. Дом наш пережил много интересных и ценных для нашего творчества моментов и целую эпоху нарастающих страниц нашего теплого и бережного чувства… чувства душевного благородства и красоты, освещенной ярким саратовским солнцем, Волгой, песками и играми в садах» (из письма Павла Кузнецова брату Виктору)5.

Одним из условий передачи наследниками в Саратов произведений П.В.Кузнецова и Е.М.Бебутовой было их экспонирование в музее. В течение последних двадцати лет Саратовский государственный художественный музей имени А. Н. Радищева неоднократно обращался во все возможные инстанции и органы власти с просьбой о передаче музею земельного участка и двухэтажного здания по адресу ул. Валовая, д. № 94 — здания, примыкающего к дому-музею и принадлежавшего некогда семье Кузнецовых. Это двухэтажное кирпичное сооружение, находящееся теперь в аварийном состоянии, необходимо, чтобы вернуть гармонию — создать целостный музей художника: дом, сад, картинная галерея.

 

1. Кириченко Е. И. Русская деревянная застройка XIX в. как социально-исторический феномен // Типология русского реализма второй половины XIX в. — М.: Наука, 1990. — С. 128—157
2. Орешин П. Повести и рассказы. М., 1960. С. 28—30.
3. Милашевский В. Глазами пятилетнего // Волга. 1993. № 2. С. 61.
4. Павел Кузнецов — письмо В. К. Станюковичу // ГРМ. ОР. Ф. 27. Ед. хр. 100. Л.5. 
5. Архив СГХМ имени А. Н. Радищева. ЛФ. 5. Оп.1. Ед. хр .11. Л. 1

Аттестат, выданный Саратовской ремесленной управой на имя Варфоломея Кузнецова. 1868 г. 

https://goskatalog.ru/portal/#/collections?id=9443607Радищевский музей

Файлы: 

ПРОЕКТ РЕСТАВРАЦИИ МУЗЕЙНОГО КОМПЛЕКСА «УСАДЬБА ХУДОЖНИКА П. В. КУЗНЕЦОВА» в САРАТОВЕ

Разработан Средневолжским филиалом института «Спецпроектреставрация» в 1992 году

Из жизни одного Дома (Павла Кузнецова)

фото Игоря Гришина, сделанные в период от 1998 до начала 2000-х

След сада: в поисках музейного арта

Причина возникновения мемориального музея, в общем-то явления недавнего, кардинально отличается от первопричин (амбиции — переизбыток — любопытство) музея вообще. Музей, в традиционном понимании, суть «сокровищница, выставленная напоказ». В своём нелинейном развитии — от желания во все времена (Римские коллекции антиков, награбленный наполеоновский Лувр, музейные склады республики Советов) предъявить миру блестящие свидетельства своих побед до страстной необходимости выведать тайны мироздания, возросшей в эпоху Возрождения — музей претерпел много этапов развития. Он, со времён Просвещения раскладываемый по полочкам, в большей степени есть энциклопедия прошлого — научный институт, «мат. часть» для изучения глобальных процессов — будь то минералы, биологические виды или история искусств.

Преуготовленный эпохой гуманизма, музей мемориальный взошёл напротив — на интересе к личности — во времена, когда романы стали популярнее энциклопедий. Но, увы, традиции музея классификаторского, незыблемую основу которого составляет именно предмет, перенеслись и сюда: так появились один за другим и имперские музеи-памятники, чтобы гордиться (музей Суворова, где знамёна, пушки и награды), и музеи-часовни для обостренья горечи утраты (дом Чайковского в Клину, дача Чехова в Ялте и квартира Пушкина на Мойке, где всё остановилось на мгновении ухода). В любом случае, главным инструментом здесь всё равно оставался именно предмет, свидетельствующий о прошедшей жизни очень буквально. 

ХХ век, перевернувший представления о возможностях экспозиции и границах музейного дела, давший массу примеров — от музея одного произведения до широких панорам жизни, встроенных в эпоху — при этом снова неотъемлемо следовал правилу: есть предмет — есть повод для разговора о музее, нет предмета — нет музея. 
«Образы памяти», как известно, возникают не только из предметной среды. Больше того, основать музейное повествование исключительно на предметах бывает иной раз просто невозможно: они либо отсутствуют вовсе, либо зачастую случайны. Рассказать о жизни художника, ссылаясь на обрывок фотографии и поношенную шляпу, передать всю силу образов, волновавших его, имея вместо произведения засохшую палитру и мольберт, нельзя. При создании экспозиции приходится учитывать и такие тонкие вещи, как изменение восприятия современного человека – одного удивления предметам из мира прошлого в мемориальном музее недостаточно. Преодоление таких дефицитов и подталкивает к созданию экспозиций нового типа. Экспонат здесь утрачивает свою основополагающую роль, становясь всё чаще предпосылкой художественному воображению. 
Опыт целого ряда музейных проектов, осуществлённых за последние 10 лет на базе дома-музея Павла Кузнецова в Саратове привел к обоснованию «музейного арта», явления, возникающего исключительно на почве взаимопроникновения музейных и художественных задач.

Ясность музейного высказывания достигается здесь с помощью художников, способных творить новые смыслы при помощи актуальных практик современного искусства. Именно художников, а не дизайнеров или декораторов, склонных лишь иллюстрировать или аранжировать музейные «тексты». Именно здесь, на поле «музейного арта», на сопряжении двух — музейщик и художник — полюсов, и способно родиться новое художественное произведение.

Дом художника Павла Варфоломеевича Кузнецова достался Радищевскому музею в полуразрушенном состоянии. И он — родительский, художник уехал из него в ранней молодости и только изредка — с годами всё реже и реже — навещал. По сути это и не его дом, а дом родителей, в котором жил младший брат со своей семьёй, а затем и вовсе чужие люди… Сам Павел Кузнецов был чужд накопительству и не собирал архив: письма уничтожал, к документам трепета не испытывал, артефактов не собирал, с вещами расставался легко. Серьёзно относился — только к Искусству.

Лишь коллекция, дар наследников (в 1972 году в Радищевский музей было передано 340 произведений П.В. Кузнецова и 110 произведений его жены Е.М. Бебутовой из их московской мастерской) — самое крупное в мире монографическое собрание работ — позволяет вести речь о музее. Но: работы поздние, московского периода — к саратовскому дому не имеют никакого отношения. Создание картинной галереи дело будущего. Возможно — далёкого. И как восполнить пробел — ведь самые главные работы уже распределены по коллекциям — делать копии? Где взять недостающее? Как предъявить неовеществлённые знания о жизни, творчестве, судьбе? 
Новый подход состоит в том, что экспозиционное решение является не только итогом работы научного коллектива и не столько работой специалиста по музейному дизайну (организации среды), но в первую очередь — именно созданием нового художественного произведения. Главный критерий нового метода: невозможность создания произведения автономно. Художник вне музейной истории, вне музейного поля, не сможет создать ничего подобного тому, что он создаёт на музейном материале, как и наоборот — музей без художественного претворения образа выдаст всего лишь обычное (пусть даже очень качественное) дизайнерское экспозиционное решение. «Музейный арт» возникает только на почве взаимопроникновения музейных и художественных задач!

Именно художник способен здесь стать переводчиком — сказать самые сложные вещи просто: языком образов. Он, в сотворчестве с музейщиком, способен наделить мёртвый предмет функцией, которая, говоря языком математики, даёт возможность совершать процесс — по другому — вдыхает жизнь, одушевляет и позволяет творить новые смыслы. 
Кажется, термин «музейный арт» невозможно придумать, поскольку он из разряда тех, которые должны бы существовать всегда. Однако его всё ещё нужно объяснять и даже оправдывать — особенно перед самими музейщиками, привыкшими знать, что без музейного предмета ни о каком музее и речи быть не должно…

Одним из ярких примеров музейной работы в условиях отсутствия музейного предмета служит проект «След сада», осуществлённый в молодом музее «Доме Павла Кузнецова» семь лет тому назад — о нём и речь:

Художник Евгений Стрелков (Нижний Новгород), куратор Игорь Сорокин (Саратов). Саратовский государственный художественный музей имени А.Н.Радищева: Дом-музей Павла Кузнецова. Программа «Дирижабль», НООО «Провинциальная культура» (Нижний Новгород). При содействии Павла Шестернёва (Саратов) и Юрия Жилякова (Саратов).

Дом Павла Кузнецова был передан Радищевскому музею в 1988 году и период его становления затянулся на 12 лет, которые были для России трудным временем перемен. Пять лет в ожидании продолжения реставрационных работ он просуществовал в разобранном виде. 
И помог его восстановить именно яблоневый сад.

1998 год — год 120-летия со дня рождения художника. Но отметить эту круглую дату долгожданным продолжением реставрационных работ из-за отсутствия финансирования было невозможно. Разве что местные предприниматели активно пожелали рядом с будущим музеем построить гаражи. 
Спасительной для выхода из этой ситуации оказалась идея посадки сада. Её подсказал сам Павел Кузнецов, начинавший все без исключения автобиографии одинаково: «Родился в Саратове в семье садоводов» — дед художника по материнской линии Илларион Михайлович Бабушкин был профессиональным садоводом и все его внуки тёплое время года проводили «в цветущих садах над Волгой».

Закладка сада решила сразу две задачи: и явилась знаком памяти о художнике, и практически затруднила строительство гаражей. 

В апреле 1998 года территория мусорной свалки возле будущего музея была расчищена, и сад-символ посажен. В Радищевском музее открылась выставка «Сад Павла Кузнецова» — живописные работы художника, всю свою долгую жизнь писавшего цветущие сады и сборы урожая, натюрморты с цветами и фруктами – жизнеутверждающую красоту природы. А на заборе возле полуразрушенного сруба под девизом «Сад Павла Кузнецова» всё лето и осень по воскресеньям происходили выставки современных художников. Ряд формальных признаков — афиша, продуманная экспозиция, наличие зрителей, СМИ, книга отзывов — декларировал таким образом, что музей живёт и работает, не смотря ни на что.

Благодаря этим необычным неожиданным действиям власть обратила внимание на бедственное положение музея и выделила из бюджета города и области средства для восстановления дома художника. Так сад помог вернуть к жизни мемориальный дом. 

Но сам он пал жертвой развернувшегося строительства: по требованию строителей саженцы были пересажены в одну большую лунку, где перезимовали, но весной исчезли — попросту были украдены…
В феврале 2001 года состоялось «Музейное новоселье» 

Тени 
Узнав эту трогательную историю об исчезнувшем жертвенном саде, художник из Нижнего Новгорода Евгений Стрелков решил сделать в память о нём весной 2001 года лэнд-арт акцию: нарисовать золой на снегу тени несуществующего сада — «След сада».
Это действие оказалось очень созвучным и близким по своей природе тому направлению в искусстве — символизму — которое развивал Павел Кузнецов. 
Так ранним мартовским утром начался этот проект-символ. 

Опыление 
Летом того же года произошло метафизическое опыление воображаемого сада: в тех местах, где весной были нарисованы тени, художник установил пюпитры, на которых с помощью шарниров были укреплены подобно бабочкам листы его книги «Рейнская коллекция». (книга была придумана Евгением Стрелковым в городе Дуйсбурге, где почувствовав себя школьником во время каникул, художник собрал коллекцию фотоизображений портовых грузовых кранов. Эти механизмы, для которых так привычны поворотные движения, были при помощи разворотов на компьютере перевоплощены в техногенных насекомых — бабочек, жуков и стрекоз). В том месте, где зимовали утраченные саженцы, на символическом этюднике, располагались, наполненные цветовыми пигментами, старинные аптечные пузырьки из дома Кузнецовых. Тона этой красочной пыльцы соответствовали гамме художников «Саратовской школы живописи» — Борисова-Мусатова, Павла Кузнецова, Петра Уткина. Нежно-розовые, нежно-зелёные, розовые, голубые. Эта пыльца просыпалась на листы-крылья, а ветер разносил её по саду. Ясный символизм этих действий очевиден.
Каждый мог унести на память немного разноцветной пыльцы — в спичечном коробке с изображением стрелковских насекомых на этикетке. Как в детстве, когда ловили жуков и держали их в спичечных коробках.
Эта вторая часть символической акции, посвящённой саду, предопределила дальнейшее развитие проекта: после опыления должно неизбежно произойти плодоношение. 

Плодоношение
Авторы проекта долго не могли решить ЧТО ДЕЛАТЬ? дальше. Пока не вспомнили замечательную фразу русского религиозного философа Василия Розанова, отсылающую к революционному демократу саратовцу по рождению Николаю Чернышевскому. Эта фраза — ответ автору знаменитого романа «Что делать?», который заменил Евангелие целому поколению революционно настроенной молодёжи. Василий Розанов лаконично заметил: «Что делать?» задаётся вопросом нетерпеливый петербургский юноша. Как что делать? Если лето — то чистить ягоду и варить варенье, а если зима — то пить с этим вареньем чай».
Поздней осенью, ко дню рождения Павла Кузнецова (17 ноября), на рынках Саратова приобретались яблоки, выращенные в саратовских садах, сахар, собирались банки и велась работа по выявлению адресов тех музеев, которые владеют произведениями художника. Последнее было очень непростым делом, поскольку многие музеи после распада СССР оказались зарубежом — поменялись многие телефоны, адреса, названия улиц и городов. Всего было обнаружено 44 адреса на огромном пространстве от Мальмё (Швеция) до Владивостока и от Архангельска до Алма-Аты (Казахстан). 
Затем авторы вместе с сотрудниками и друзьями музея в течение двух суток варили варенье, художественно его оформляли, упаковывали в специальные коробки и, сопроводив документацией акции, отправляли по почте.
Надпись на контр-этикетке гласила: «Мы варили для вас это варенье в доме Павла Кузнецова из яблок, собранных в саратовских садах». На забавном авторском штрих-коде в виде рыб указано: «Волжский продукт». На дне коробки дата — день рождения художника. 

Послевкусие
На этом, казалось, проект должен был завершиться. Но совершенно невольно, сама по себе, образовалась ещё одна вполне самостоятельная часть, которую авторы назвали «Post-вкусие». В дом-музей Павла Кузнецова стали приходить письма, написанные от руки и на официальных бланках:
«Благодарим за ваш вкусный подарок и надеемся, что наши тёплые отношения, начатые так неожиданно, продолжатся… А сегодня мы с радостью пьём чай с душистым яблочным вареньем, вспоминаем Павла Варфоломеевича Кузнецова и мечтаем о встрече с коллегами-музейщиками из славного города Саратова» (Пермская государственная художественная галерея).
«Благодарим всех за это забавное, трогательное, прекрасное и доброе подношение. Обязуемся, согласно прилагающейся инструкции, пить с этим вареньем чай» (Таганрогская картинная галерея).
«Мы желаем вам творческой одержимости и куража в реализации уникальных проектов!» (Музейное объединение «Художественная культура русского севера», Архангельск). 

Что это было? 
Получается, что невольно, почти играючи, сотрудники дома-музея П.В. Кузнецова провели большую и серьёзную научно-изыскательскую работу. Многие музеи откликнулись на такое весьма неожиданное подношение тёплыми письмами, телефонными звонками, видеосюжетами о произошедших музейных чаепитиях, фотографиями работ П.В. Кузнецова из своих собраний и сведениями о них. Таким образом, художественный проект, преодолев разного рода границы — почтовые и таможенные запреты (что придало проекту ещё большей актуальности) — приобрёл прекрасные черты доброго, вполне человечного, межмузейного общения. И одними из первых при произнесении волшебных слов «Дом Павла Кузнецова» у многих возникают теперь образы цветения, яблок, чаепития и ароматного варенья.

Музейная коммуникация, начатая таким нетрадиционным способом, продолжает действовать: за последующие три года ещё шесть изначально неучтённых музеев, «затребовав» свою законную баночку с вареньем, обнаружили себя владельцами работ П.В. Кузнецова! 

При всём своём «непопадании» в контекст часто агрессивного современного искусства, такой традиционный для российской действительности предмет, как баночка домашнего варенья, оказался вдруг крайне актуальным. «След сада» будто волшебное яблоко из русской сказки проявил сегодняшнюю жизнь: какая-то баночка затерялась в пересылке, где-то её съели сразу, где-то — после размышлений «что это: просто варенье или экспонат?», а где-то поставили на учёт. Москва растрогалась провинциальной не суетностью, во Львове получили лишь бесформенные осколки, в Астрахани затеяли спор о музейном предмете, в Ярославле устроили фестиваль современного искусства, в Таганроге собрались наварить любимого Чеховым крыжовенного варенья, а в Дагестане, мы предполагаем, увидев непонятный предмет, скорее всего просто вызвали минёров… 

Возможности интерпретации
Несколько раз «След сада» предъявлялся именно как арт-проект: в 2002 году он экспонировался на выставке «Арт-Москва». В 2003 на выставках в Кирове (Вятке), Тольятти и Лондоне. В 2004 году в Сургутском художественном музее.

При этом дважды Дом-музей Павла Кузнецова представлял свой проект в совершенно иных ракурсах, соединив образы детства сперва с периодом символизма, которым творчество Кузнецова было пронизано в 1900-е годы, а затем и со знаменитым степным периодом 1910-х годов.

Так летом 2002 года в рамках большого межмузейного проекта «Хочу на Волгу!» соединились сад и степь, а весной 2005 сошлись в бутоне Волга, степь и детство: 

«Степная Волга» 
Этот проект соединил в себе образ садов, в которых Павел Кузнецов впервые ощутил себя художником и заволжские степи, вдохновившие его на один из самых поэтичных циклов в мировом искусстве — «Киргизскую сюиту». Он писал: «Себя я помню с трёхлетнего возраста, с тех пор, когда я впервые увидел восходящее солнце весной, при переезде моей семьи в цветущие сады… С Соколовой горы я наблюдал Волгу, её могучее течение и бесконечные просторы её степей, начинающихся с противоположного берега. И эти таинственные дали неудержимо влекли меня изведать, что за природа скрывается там, что за народ её населяет. <…> Быт их и костюмы, чрезвычайно красочные и гармоничные при всей яркости цветов, чистота и прозрачность воздуха с его миражами, величественные лебеди степей - верблюды, стада лошадей, разводимых на кумыс, бараны, пёстрые ковры кошар, простодушный и гостеприимный народ, живущий натуральным хозяйством, всё это было столь неожиданным, превосходило все ожидания, давало столько материала для искусства, что я пять раз подряд приезжал и подолгу кочевал с этим удивительным народом в этой фантастической стране…»
Арт–проект «След сада» расположенный в казахской юрте на территории усадьбы дома-музея Павла Кузнецова поманил зрителя ароматом яблок, полыни, свежесваренного варенья, июльского зноя и Волги. 

«Алая — А.Р. — Роза»
Весной 2005 года Дом Павла Кузнецова, где когда-то придумывалось и переживалось многое из того, что потом оказалось историей искусства начала ХХ века, сам превратился на время в огромный бутон алой розы. Всё внутри — от служебных помещений до комнат 2-го этажа и мастерской — было погружено в алый свет.

Лишь иногда, при открывании форточки или двери, сквозь чувственно-алый в дом проникал белый свет, становясь при этом совершенно небесного тона (таково свойство зрительного восприятия). Так сквозь алую — цвет юности и страсти — уже просвечивала будущая голубая роза — символ несбыточной мечты: выставка «Голубая Роза», состоявшаяся в 1907 году в Москве явилась одной из вершин русского живописного символизма.

В экспозиции, наряду с произведениями Павла Кузнецова, был снова показан «След сада», как один из лепестков символистского цветка «Алая Роза». В кухне, рядом с родительской комнатой, полной икон, и столовой с самоваром и старой семейной фотографией, где маленький Павел по-прежнему сидит на руках у деда Иллариона, саратовского садовода, беспрестанно «варилось» варенье — видеоинсталляция «След сада». 

Гран-при
В июле 2004 года проект «След сада» получил Гран-при III «Открытого музейного форума», проводившегося в музее-усадьбе Л.Н.Толстого в Ясной Поляне, получив, таким образом, право представлять Россию на международном форуме «THE BEST IN HERITAGE» в г. Дубровник (Хорватия). 

В августе 2005 года «След сада» был с достоинством представлен в Дубровнике среди проектов-победителей престижного Европейского музейного форума. 

Вопрос! 
Но значит ли этот успех и признание его экспертами с мировыми именами, что проект может войти (хотя бы какими-то своими элементам) в будущую музейную экспозицию — наряду с другими, такими же? Что они на самом деле признали? Может ли вообще музей состоять из одних произведений такого рода? И будет ли он при этом музеем? 

Пустая банка
Впервые я со всей отчётливостью понял, что проблема определения музейного предмета действительно существует, узнав о споре, возникшем в астраханской картинной галерее имени Кустодиева в 2001 году. Спор возник, расколов коллектив на сторонников-противников, между директором и хранителем вокруг всё той же маленькой банки варенья, пришедшей к ним по почте из Саратова. Директор предлагал поставить её на хранение, как произведение искусства, хранитель же отказывался, мотивируя тем, что не может отвечать за сохранность продукта питания вечно (к чему стремится всякий хранитель и к чему обязывают его служебные инструкции) и предлагал выпить чаю с этим вареньем — как, собственно, и рекомендовалось на контр-этикетке: «это варенье варилось для Вас в доме Павла Кузнецова из яблок, собранных в саратовских садах. Рекомендуется к чаю».

Пусть продукт этот был художественно оформлен — с оригинальной, выполненной шелкографией, этикеткой, с печатью по крышке, с документацией акции, вложенной в специально сделанную и отпечатанную коробку — в глазах хранителя он виделся исключительно банкой варенья.
Более проникновенный директор видел в ней уникальную музейную историю, разыгранную с небывалым артистизмом, больше того — художественное произведение! Но, может быть, самое главное — ощущал тепло домашнего очага. Понимал, что, лишившись содержимого, она станет всего лишь пустой банкой…
Так кто же был прав в этом споре? Безусловно оба! 

Храм и музей
О том что есть музей — склад или храм? — споры так же бесконечны, как споры иконников с иконоборцами. И конец им также не положен.

Лично мне близко одно наблюдение Павла Муратова в его «Образах Италии»: «Посетитель, рассматривающий здесь античные рельефы, может услышать иногда падение созревшей груши или стук в окно колеблемого ветром лапчато-лиственного фигового дерева. У старых кипарисов посреди двора играет фонтан, плющ обвивает жертвенных белых быков. Установленные тут во множестве обломки и саркофаги залиты солнцем, делающим их травертин голубым и прозрачным, их мрамор тёплым и живым. За прекрасное бытие этих скромных вещей можно отдать совершенство бережно хранимого в глухой комнате шедевра. Лепестки осыпавшейся розы, которые удержались в складках платья женщины, изваянной неизвестно кем и когда, украшают её больше, чем все суждения ценителей и споры учёных. В этих лепестках, в этих скользящих по мрамору тенях листьев и ветвей и снующих среди обломков ящерицах есть как бы связь античного мира с нашим миром, которая одна даёт сердцу узнать его и поверить в его жизнь».
Так, может, действительно — не столько ценен сам предмет, сколько важен тот образ, который возникает с его помощью! 

Что есть варенье?
Кроме той истории о споре астраханских музейщиков, держа эту баночку в руках, можно, оказалось, рассказать много самых разных историй — о саратовких садах, о местных сортах яблонь, о чёрном дереве и мальте багаевском, о семье художника, о детстве художника, «проведённом в цветущих садах над Волгой», о его деде-садоводе, благодаря которому внуки научились ценить красоту природы, о творчестве Павла Кузнецова, для которого тема цветения стала одной из главных, его светлых красках, о свойствах цветовой палитры саратовской живописной традиции, о её «девичьих тонах». 

Наконец о истории восстановления дома, о подвиге дарения наследников (ведь во многом благодаря их щедрости оказалось в списке музейной рассылки так много адресов), о трудностях почтовых отправлений, о тех музеях, где хранятся произведения — от Архангельска до Алма-Аты и от Владивостока до Мальмё. 

В общем, целую экскурсию по пустому пока ещё родительскому дому.
А попутно и лекцию о непривычных форматах современного искусства, contemporary art, с помощью которого – лэнд-арт, мейл-арт, паблик-арт — смогла в конце концов появиться эта самая баночка варенья... 

И, самое главное, в конце всего — просто выпить чаю. С вареньем.

 

Музей. — 2008. — №10.

Музей П. Кузнецова. Акция - сооружение скульптуры мальчика из снега. (25 февраля 2001 г.)

Экскурсия по музею.

Фотограф Чижов И.

ЮБИЛЕЙ В ЮБИЛЕЕ. ДВАДЦАТИЛЕТИЕ ЗАБОРНЫХ ВЫСТАВОК

Автор: 
Тараканова Наталья Сергеевна


Фото Валерия Кузьменко 

 

 

Только сейчас, спустя двадцать лет, начинаешь понимать, что это было в прошлом веке. 90-е уже вышли на финишную прямую, после серпантинов ломок и перемен.

Тогда, в занесенном пылью казахских степей волжском городе Саратове дружное художественное сообщество по воскресеньям собиралось на самом краю Глебучева оврага, у старого деревянного дома по улице Октябрьской, который еще в 80-е годы передали художественному музею имени А. Н. Радищева. Дом великого русского художника Павла Варфоломеевича Кузнецова.

Спустя почти два десятка лет здесь был создан филиал Радищевского музея. Покосившийся особняк конца XIX века планировался стать мемориальным домом художника. В прилегающем к нему двухэтажном здании из красного кирпича мечтали сделать картинную галерею Павла Кузнецова. Шли месяцы и годы ожидания.

А пока художники, поэты, журналисты, архитекторы, студенты и просто многочисленные друзья ютились около небольшого нового забора, построенного в саду кузнецовского дома. Он на тот момент был единственной опорой и единственным экспозиционным пространством.

Весной 1998 года тишина бездействия была нарушена чередой громких художественных акций, которые продолжились летом и осенью того же года.

Усилиями двух сотрудников, Игоря Сорокина и Ольги Бельской, которые на тот момент составляли команду филиала, были организованы однодневные заборные выставки. Настоящие выставки — с концепцией, продуманной экспозицией, афишами, целью которых было привлечение внимания к проблеме разрушающегося мемориального дома художника.

Удивительным образом, благодаря харизме музейщиков, необыкновенной ауре места, горячему желанию иметь в родном городе достойную выставочную площадку и любви к Павлу Кузнецову на предложение выставиться на заборе откликнулись ведущие саратовские художники. Не поленившиеся ни в жаркий летний полдень, ни в ветреный октябрьский день устроить выставки своих работ в необычном, маргинальном пространстве Глебучева оврага, которые, кстати, мог посетить любой человек с улицы, иногда очень далекий от искусства.

Каждое из тринадцати событий стало той самой последней каплей. Неизменный интерес прессы, культурной общественности, известных людей города, молодежи буквально к каждой выставке в итоге привел к решению городского руководства о начале строительных работ.

Всегда очень приятно констатировать совпадения. Для нас 20-летний юбилей событий, с которых начинался музей, в год 140-летия Павла Кузнецова, безусловно, добрый знак.

Список героев-участников заборных выставок 1998 года:

 

  • 17 мая — Виктор Чудин
  • 31 мая — Роман Мерцлин
  • 14 июня — Вячеслав Лопатин
  • 28 июня — Сергей Ищук
  • 12 июля — Людмила Горожанина (Мила Гор)
  • 26 июля — Николай Аржанов
  • 9 августа — Алексей Трубецков
  • 25 августа — групповая выставка «Притяжение Хвалынска»
  • 6 сентября — Алла Лебедь и Антонина Похазникова
  • 20 сентября — Борис Давыдов
  • 4 октября — Любовь Никулина
  • 11 октября — групповая выставка художников-любителей
  • 18 октября — Юрий Сурин

 

Осенью 2018 года на мансарде кузнецовского дома состоится выставка, посвященная этим знаковым событиям. А пока художник и большой друг нашего музея Алексей Трубецков, чья выставка-акция в 1998 году пришлась на самую середину большого проекта, предлагает собраться участникам и свидетелям заборных выставок. По инициативе Алексея все желающие смогут не только поделиться воспоминаниями, но и принести свои фотографии, газетные статьи, артефакты. Впоследствии эти материалы могут стать наполнением нашей общей юбилейной выставки.

Время и место: 29 августа, 16.00, беседка Дома Павла Кузнецова.

Алексей Трубецков:

Большая часть "моего" забора. Что-то ещё в окнах дома и рядом. Из того, что точно помню, одна из работ в Германии, одна у Ольги Харитоновой, одна у Бакуткиных. Всё найти будет сложно, но может кто-то ещё найдет знакомое?

Дорогие друзья! Повторюсь и скажу, что те самые Заборные выставки оказались очень значимым событием в жизни Саратова. Именно они стали началом деятельности любимого музея Павла Кузнецова, который всегда был центром притяжения современного искусства и важной культурной доминантой города. Так получилось, что моя скромная выставка и акция "Молчание цветов" оказалась в середине списка участников. Она стала очень важной и для меня лично. Пожалуйста, напишите здесь то, что помните про выставки. Про все.

Игорь Сорокин:

Акция "Молчание цветов" имела, можно сказать, поворотное значение. По крайней мере, губернатор Д.Ф. Аяцков явно видел телевизионный репортаж и "картинка" его не оставила равнодушным. Почти три месяца спустя он посетовал на выездном заседании Правительства в Глебучевом овраге, возле полуразрушенного дома: "Опять цветы в окнах! Опять художники льют слёзы у забора!". Напомню как было дело. Если первые три выставки были довольно спонтанными, то дальше уже всё вошло в русло - мы планировали заранее, заранее делали афиши, заранее звали народ и приглашали журналистов. Выставку Алексея Трубецкова готовить начали в июле. Я это хорошо помню, поскольку с ним заранее оговаривали-придумывали концепцию. Алексей предложил натюрморты с цветами вывесить не на забор, а выставить в окнах. Я предложил пойти дальше - картины пусть будут на заборе, а в окнах мы выставим настоящие домашние цветы в горшках, чтобы напомнить дому, что он был когда-то живым. Всё складывалось как нельзя лучше: художник - доктор, и доктор-художник делает дому искусственное дыхание. Сошлись на том, что в одних окнах будут живые цветы, в других - цветы на картинах. И уже заранее (на предыдущей выставке) попросили присутствующих прийти в следующий раз с любимым домашним цветком. Возврат - гарантирован. Народ воспринял это по-своему, подошёл творчески, и многие принесли не горшки, а букеты - пришлось на центральный подоконник поставить ведро с водой. Для телевизионной картинки это было то, что надо. И не только для телевизионной! С улицы этот огромный букет в окне сруба смотрелся вызывающе-призывно. Вот подтверждение: в самый разгар у калитки остановилась машина скорой помощи и из неё вышли санитары. С ними доктор. И ещё водитель. Оказалось, что они заметили что-то неладное, когда проезжали мимо на вызов, а когда возвращались, решили взглянуть повнимательнее на странную картину: остов дома, а вокруг люди, много людей, а в окнах - цветы. Помню кто-то сказал в тишине "ну, всё, Сорокин, доигрался - за тобой приехали!" (по интонациям это был Ролдугин, но я не уверен). Однако всё обошлось - гостям быстро рассказали про художника Павла Кузнецова и его многострадальный дом, про заборные выставки, про доктора Трубецкова, рисующего картины левой рукой, про искусственное дыхание. Уехали они вполне просветлёнными. И вообще было светло и спокойно в тот день - никак не хотелось уходить. И цветы в окнах рифмовались с "Бухарским натюрмортом" на флигеле (постер, изготовленный специально для "Молчания цветов" с тех пор мы многократно использовали). У меня под рукой есть две фотографии. Но их, разумеется, больше! 

Алексей Трубецков:

Спасибо отдельное Игорю Сорокину за развернутый комментарий к предыдущему посту в группе. От себя добавлю, что были некоторые дискуссии с концепцией. Я традиционно был менее оптимистичен в прогнозах и воспринимал акцию скорее не как "искусственное дыхание", а как некое шаманское действие. Не важно, главное помогло! 

И ещё небольшая откровенность. В дом Павла Кузнецова я тогда войти вообще не решился. Цветы и мои картинки с цветами расставлял лично Игорь. Он там все доски знал, а я тупо боялся свалиться куда-нибудь.

Алексей Трубецков

9 августа 1998 года
Молчание цветов

Проведение воскресных выставок у дома Павла Кузнецова (лето 1998 года) я воспринимаю не только как способ привлечь к будущему музею внимание властей и общественности, но и как способ забыть, игнорировать то, что на настоящий момент и дом, и музей почти не существуют. Это ближе к оккультной практике, чем к политической или культурной акции. Отсутствующий музей функционирует. И, что забавно, функционирует неплохо. Если с чего-то и начинать материализацию духов, то лучше всего, собственно, с создания самих духов. Художники города с удовольствием поверили в поэтическую метафору о возрождении дома Кузнецова, и некая духовная, художественная среда на выставках уже возникла. Не нам судить, сколь близка она давно увядшей “Голубой розе”.
Продолжением заклинания, дальнейшим нежеланием замечать медленную гибель дома является акция “Молчание цветов”. К Павлу Кузнецову мы приходим как в жилой дом с букетами цветов, домашними цветами в горшках украшаем подоконники дома. И то, что часть из принесенных цветов тоже картины, дополняет игру: существующее и ушедшее, реальное и изображенное становится равноценным. Это - попытка сказать: “Встань и ходи!”, повторить с “голубой розой” опыт Парацельса.
На днях в городе случился пожар в старом доме, совсем недалеко от места выставки. На стене сейчас углем от пожара написано: “Дом не трогать. Будем жить. Хозяева”. Эта надпись, гордая и отчаянная, необычайная по силе и широте образа, почти тождественна сути проводимой в стенах дома Павла Кузнецова акции.

Газета "Саратов" 1998 год

 

Полуразрушенный дом рядом с муз. П. Кузнецова (17 ноября 2003)

Фотограф Чижов И.

 

А где ещё можно посмотреть информаию про этот музей?

старый телесюжет

Статья Игоря Сорокина "Краски настроения" для альманаха ВООПИК (№1-2, 1998)

http://almanac.voopik.ru/pdf/1998_1_144-146.pdf

Игорь Сорокин ответил:

Я как раз в последнее время - в связи с тем колоссальным сносом, который грозит Саратову сейчас - думаю, что могло ведь не быть ни мусатовского флигеля, ни кузнецовского дома. Это какие пласты истории были бы уничтожены - легко уничтожены и срыты - бульдозером, в один миг. Ковши ведь были уже занесены! Уверен, не стань этих домиков тогда, не было бы сейчас и музеев! Эти юбилейные выпуски "Памятников Отечества" (сдвоенный номер) были собраны при активном участии Сергея Владимировича Каткова. Все мы знаем и пользуемся "золотым запасом", который он сложил в сборники серии "Годы и люди". И он вместе с Константином Владимировичем Шиловым стоял за флигель Борисова-Мусатова. У меня перед глазами костёр, который они спокойно жгли, пока бульдозерист разогревал мотор. Да, были десятки, даже, может быть, сотни людей, которые потом поддержали и развили, но был и момент, когда всё могло разлететься в прах. Для дома Павла Кузнецова такими ангелами-хранителями стали Александр Сергеевич Папшев и Борис Николаевич Донецкий. На месте кузнецовского была запроектирована панельная девятиэтажка - точно такая, какая видна сейчас из окон музея. Предлагаю эти истории помнить и приводить в пример. Это хороший аргумент в споре с теми проходимцами, которые мимоходом бросают "Да кому она нужна, эта рухлядь!"

газета "Саратов" 1998

 

Игорь Сорокин:

Заборная выставка. Скорее всего, самая первая - Виктора Чудина. 1998 год


Слева направо: Людмила Пашкова, Игорь Сорокин, Леночка Пашкова (ребёнок) и Виктор Фёдорович Чудин.

источник Александр Пузиков

Файлы: 

Газета "Земское обозрение", 1998

Тайны культуры. Борис Глубоков

Газета "Земское обозрение", 1999 год

Павел Кузнецов - катализатор. Борис Глубоков

Файлы: