Ученики Николая Троицкого собирают деньги на спасение его личного архива

Ученики выдающегося саратовского историка Николая Троицкого, скончавшегося в мае 2014 года, создали инициативную группу для спасения личного архива учителя.

Об этом ИА "Взгляд-инфо" рассказал историк, наш блогер Юрий Степанов.

 

"Так получилось, что все это время оставалась неопределенной судьба личного архива Николая Алексеевича, хранившегося у его наследников. Думаю, не стоит говорить о том, сколь важен для сохранения нашей памяти о Николае Алексеевиче, для исторической науки его личный архив, в котором сохранились уникальные документы.

К счастью, сейчас ситуация изменилась. Наследники готовы продать личный архив покойного историка Саратовскому музею-усадьбе Н.Г. Чернышевского. То, что хранителем бесценного наследия Николая Алексеевича Троицкого будет музей, а когда-то родной дом знаменитого русского революционера – глубоко символично.

Два дня назад специально созданная на базе музея-усадьбы Н.Г. Чернышевского комиссия завершила полную опись всего архивного наследия саратовского историка. Цена, за которую владельцы архива готовы передать музею, составляет 30.000 руб. (тридцать тысяч рублей). У музея нет таких средств. Это и не удивительно, все понимают, в какое время мы живем.

Ученики Николая Алексеевича создали инициативную группу с целью в срочном порядке собрать необходимую сумму. Друзья! У нас появилась уникальная возможность спасти для будущих поколений архивное наследие историка. Всех, кому дорога память о Николае Алексеевиче, всех неравнодушных, прошу перечислить посильные для вас средства на номер счета банковской карты 5469 5600 1729 0988

Друзья! Спасение архива Николая Алексеевича Троицкого – долг нашей памяти и дело нашей совести. Не останьтесь беспамятными и равнодушными! По всем возникающим вопросам прошу писать по e-mail: georgyi1964@yandex.ru", - призвал Юрий Степанов.

 

Источник

Сказали "Спасибо!"

Пока еще никто не сказал "Спасибо!"

 

Комментарии

Сообщите, пожалуйста, как идёт сбор средств за архив историка. 

Лев Яковлевич Лурье — российский историк, петербургский краевед, писатель, журналист в посте "История моей диссертации" помимо прочего вспоминает свой саратовский эпизод жизни:

Чуть позже я проводил время в другом месте, популярном среди молодых нищих интеллектуалов – в знаменитом «Сайгоне», кафетерии на углу Владимирского и Невского, где ко мне обратился мой знакомый Леон Карамян, редкий для того места светский человек. Как бы сказали на десять лет позже – мажор. Он был вечный студент, но не нуждался в деньгах, так как отец его был член-корреспондентом одновременно Российской Академии наук и Армянской, и какую-то из своих зарплат, то ли московскую, то ли армянскую, отдавал своему сыну. Жена Леона Карамяна, Татьяна, приходилась дочерью академику филологу Михаилу Алексееву. У супружеской пары, в отличие от абсолютного большинства из нас, была отдельная квартира в фешенебельном «пентагоне» на площади Мужества. Леон попросил меня поехать к нему в гости на вечеринку, где будет много интересных людей, но главное – историк, профессор Саратовского университета, Владимир Владимирович Пугачев. Саратовец приятельствовал с Михаилом Алексеевым, но того не было в городе. Я должен был развлечь своего коллегу историка.

Роскошная столовая, спиртное из «Березки», неслыханные ветчины и сервелаты, прижизненные издания Гумилева и Ахматовой, звезды оперетты, несколько подающих надежд молодых филологов, в частности, молодой академик Александр Лавров, и провинциальный господин, рядом с которым меня усадили. Так я оказался рядом с одним из своих будущих учителей. Мы проговорили весь вечер про взаимоотношения Пушкина и декабристов, отношение Сталина к Барклаю-де-Толли, эволюцию первых секретарей саратовского обкома КПСС и про другие, столько же интересные темы. В Пугачеве всегда поражали две вещи: с одной стороны, природный аристократический демократизм (со школьниками был на Вы и по имени-отчеству), а с другой стороны – полное ощущение того, что между современностью и историей нет никакой разницы: секретари Саратовского обкома в деталях напоминают губернаторов этой же губернии времен Гоголя и Салтыкова-Щедрина. По ходу дела Пугачев заинтересовался моей биографией и интересами и предложил мне стать соискателем на кафедре истории, которой он руководил в Саратовском университете. Честно говоря, работ Пугачева до этой встречи я не читал. Зато знал почти наизусть работы его коллеги по Саратову, главного в СССР специалиста по «Народной воле», профессора Николая Троицкого. Вскоре неожиданно все срослось, и я стал ездить в Саратов и писать свою злополучную диссертацию.  

В 1979 г. диссертация моя была написана, одобрена Троицким, я сдал кандидатские экзамены. В том числе, как и полагается при переходе от профессии к профессии, по русской истории и по западной. Вышла опубликованная в «Ученых записках Тартуского университета» наша с Рогинским публикация письма Стефановича к Дейчу. Также вышла статья по теме моей диссертации в альманахе «Освободительное движение», издававшемся в Саратове.

Между тем Рогинский, с которым мы стали близкими друзьями, предложил мне заниматься созданием неподцензурного исторического альманаха, некоего современного аналога «Полярной звезды» Герцена и Огарева или выходившего поначалу эмиграции «Былого» Владимира Бурцева. Речь шла о том, чтобы искать архивные документы и записывать воспоминания, преимущественно о советской истории, комментировать их здесь, здесь же комплектовать сборники и передавать рукописи на Запад. Подумав, я отказался из страха, но продолжал общаться с Рогинским и по мере сил, так же, как и мой отец, помогал «Памяти», так стал называться будущий сборник. Соответственно круг моего общения и круг общения Рогинского совпадали, Арсений стал числиться литературным секретарём моего отца, тем самым, думаю, я продолжал находиться в поле оперативной разработки Комитета.

Надо сказать, что общение с диссидентами и с участниками «Памяти», конечно, очень много дало мне в понимании роли поколенческого фактора в освободительном движении, безотносительно к тому, какого периода было это движение. Социально-психологически советские диссиденты, в основном представители научно-технической интеллигенции, родившееся где-то в 1937 году, довольно сильно отличались от сверстников меня и Рогинского. Поколение «Второй культуры», к которому я себя отношу, дети советского бэби-бума послевоенных лет, скорее готовы были заниматься некими пусть и очень опасными, но продолжительными «малыми делами»: подпольными выставками, семинарами, гуманитарными журналами, собиранием по библиотекам сведений об утраченном при советской власти. Их предшественники, шестидесятники, были людьми короткого и яркого поступка, они открыто объявляли о своих убеждениях, чуждались подполья.  

На защиту диссертации в Саратов в феврале 1980 года приехали моя мать, Ирина Ефимовна, и Арсений Рогинский. Заседание Ученого совета открылось вовремя, в повестке дня было две диссертации: сначала докторская диссертация Б.С. Абалихина из Волгограда «Борьба с наполеоновской армией на юго-западе России в период Отечественной войны 1812 г.». Пугачев был ее оппонентом, вечер перед защитой мы провели у Владимира Владимировича – выпивали. И Рогинский время от времени пенял профессору: «Хоть откройте диссертацию, которую будете оппонировать». А тот говорил: «Ну чего там открывать, Арсений Борисович», открывал наугад какую-нибудь страницу и цитировал: «Хлебом, солью, радостной улыбкой встречали украинские хлеборобы русских солдат, расквартированных ими на постой», и закрывал вышеописанный том. Тезис диссертанта сводился к тому, что Наполеон, отступая из Москвы, хотел пойти в Киев, но героические усилия Кутузова не дали ему это сделать.

Докторский диспут был острым, в начале один из присутствующих задал неожиданный вопрос: «Как оппонент относится к письмам Сталина товарищу Разину?» (знаменитый текст, в котором впервые введено выражение «контрнаступление Кутузова»). Так как слово «Сталин» в 1975 г. считалось публично непроизносимым, ни в положительном, ни в отрицательном смысле, это вызвало оживление в зале и смущение диссертанта. Отзыв Пугачева был тоже довольно кислым, но волгоградца выручил второй оппонент, академик Украинской Академии наук Федор Павлович Шевченко, который начал свое выступление так: «Значение диссертации подчеркивает хотя бы то, что 198 офицеров и генералов первого, второго, третьего и четвертого Украинских фронтов были награждены орденами Кутузова». В общем, защитился.

После этого настала моя очередь. И тут встал представитель Ученого совета, декан исторического факультета, специалист по аграрной политике Столыпина, профессор Иван Ковальченко (будущий академик) и сказал, что как выяснилось в ректорате, документы, представленные диссертантом Львом Лурье, содержат серьезные ошибки в оформлении, поэтому защиту диссертации стоит перенести на более поздний срок. Совет распускается и в этом году уже собираться не будет. Все попытки Николая Троицкого, Владимира Пугачева, моего оппонента, профессора Московского университета Дружбы народов, выяснить, что же произошло, не увенчались успехом. Мы договорились с Николаем Троицким на следующий день пойти к ректору.

Общаться с несчастной мамашей у меня не было никаких сил и, проводив ее на поезд, я отправился к Пугачеву, где остановился Рогинский. Мы ждали его до ночи, он пришел сильно навеселе и рассказал такую историю. Пол Саратова были знакомыми Пугачева, среди ближайших друзей, заведующие билетными кассами «Саратов-Главный» и директор хоккейной команды «Кристалл» Саратов. И вот именно с ним Пугачев отправился в этот вечер в ресторан, чтобы обсудить с бывалым человеком случившуюся со мной ситуацию. К своему неудовольствию, они обнаружили, что в одном из углов ресторанного зала проходит банкет по случаю защиты волгоградского историка. «И вот, – рассказывает Пугачев, – представляете, Лев Яковлевич, Арсений Борисович, от этого стола отделяется какой-то холуй в галстуке и предлагает мне выпить с член-корреспондентом Украинской Академии наук Шевченко, я ему говорю, да какой он член-корреспондент, он хрен собачий. И что же вы думаете, Арсений Борисович? Через десять минут он возвращается и как ни в чем не бывало показывает мне визитную карточку Шевченко и говорит, вот тут прямо написано: «член-корреспондент».  

Так закончилась моя Саратовская эпопея, и на долгое время я оставил диссертационные хлопоты. Тем более, что точно такая же история случилась с Ученым советом, неожиданно разъехавшимся на охоту и рыбалку, с уже упомянутым мной Гарриком Левинтоном. Не помню уже почему, но в начале 1980-х гг. коллеги отца по Ленинградскому отделению Института истории, прежде всего влиятельный и либеральный Рафаил Ганелин, предложили мне попробовать выполнить диссертацию заново у них в институте, а защищать – в ЛГУ.